„ЕСЛИ ГЛАЗА ФЕМИДЫ ЗАВЯЗАНЫ, ТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ЗАВЯЗАНЫ И ГЛАЗА КЛИО” Проф. Андрей Пантев, 13 июля 2012 г.
„ЕСЛИ ГЛАЗА ФЕМИДЫ ЗАВЯЗАНЫ,
ТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ЗАВЯЗАНЫ И ГЛАЗА КЛИО”
Проф. Андрей Пантев, 13 июля 2012 г.
Интервью доктора ист. наук проф. Андрея Пантева для „VIA EVRASIA”, данное доц. к.и.н. Дарине Григоровой и гл. асс. к.и.н. Александру Сивилову 13 июля 2012 г.
перевод с болгарского: Валентины Поляновой
Проф. Пантев, считаете ли Вы, что историк обязан иметь гражданскую позицию?
Во всех случаях он должен иметь такую гражданскую позицию, которая не делала бы его пристрастным.С другой стороны, в национальном аспекте историку трудно быть беспристрастным, занимаясь исследованием национальной истории. Знаете, в современной культурологии существует целая школа, в рамках которой стыдливо протаскивается идея, что для того, чтобы оценить стоимости нашего исторического наследия или современного процесса, необходимо быть слегка денационализированным или деболгализированным. Если уж глаза Фемиды завязаны, то должны быть завязаны и глаза Клио, потому что значительную дозу напряженности и ненависти на Балканах генерирует, в большинстве случаев непроизвольно, именно историческое наследие. Любая современность, какой бы она ни была, обременена историческими предрассудками и несоответствиями. Когда возникает срыв в одной политической системе, он отражается на двух основных областях – на понимании истории и на правовой системе. Так что гражданскую позицию должен иметь каждый. Это не означает отстаивания одного-единственного принципа. Когда обстоятельста изменяются, человек может спокойно отказаться следовать определенному методу. Приведу в пример режиссера Анджея Вайду: который решил, что в убийстве президента Качинского виноват Путин, и он же решительно возразил против того, чтобы глава государства был похоронен в замке на Вавеле. Это и есть гражданская позиция. В одном случае сказать „да”, а в другом „нет”. Не хочу ставить себя в пример, но я сказал „нет” по поводу НАТО и „да” по поводу Европейского союза. Нельзя считать однажды занятую гражданскую позицию незыблемой. В большей или меньшей степени она должна динамитизироваться с учетом ценностной динамики современного мира. Гражданская позиция не означает предварительной обремененности. Академические ниши нередко вводят в заблуждение. Порой симуляция академизмом бывает опаснее и смешнее, чем отсутствие академизма. Как видим, современная история, с одной стороны, представлена в виде строгого академического материала, который кроме специалистов никто не читает, а с другой стороны, она ввергнута в коммерциальную драму и сенсационные открытия, которые публика читает с остервенением, но которые через три года забываются.
Социальная идея дискредитирована тоталитарной формой, которую она приобрела в СССР. Не думаете ли вы, что идею демократии также ожидает дискредитация вследствие агрессивного всесилия коммерческого неолиберализма?
Все идеи социальны. Они адресованы определенному, селективному слою общества. Они не могут существовать иным способом, кроме как в виде социальной идеи. Под термином „социальная идея” мы имеем в виду идею социальной справедливости. На протяжении веков в Западной Европе и в Северной Америке велись кровопролитные войны отнюдь не за социальную справедливость, а за политическую.
У нас получилось так, что на смену одной компрометации идеи справедливости пришла другая. Демократия превратилась в процедурную очередность соблюдения определенных этапов – это выборы, сменяемость, формальное разделение властей, но продукт-то один и тот же. Позвольте спросить, когда мы утверждаем, что Тырновская конституция была демократичной, то была ли она много лет продуцентом демократии в Болгарии? Всего не больше пяти – шести лет. Примерно, в 60-ые годы освобожденным государствам Африки была предоставлена совершенная в качестве процедуры демократия. Оттуда вышло больше всего тиранов – именно из лона этой демократической процедуры. Одни примкнули к СССР, другие – к силам Запада. Такой же процесс происходил и в Латинской Америке. Я предпочитаю систему, более откровенную по части ограничений, чем эта. Она задумана для создания легко контролируемой извне политической элиты и государственного аппарата при кажущемся соблюдении всех демократических процедур. В Болгарии каждый воет от бессилья, оттого, что ничто не меняется, но никто не считает, что нарушаются демократические принципы. То же самое и в России. Все говорят, что выборы манипулированы, но об этом можно твердить при разнице между кандидатами не превышающей 10 процентов, а там она головокружительна. Исключено, чтобы от Петербурга до Сахалина все совершилось с применением насилия. Когда демократия является канцелярской, она просто не дает результатов.
Совместимы ли Европейский союз и мультикультуризм? Думаете ли Вы, что создание единой европейской общности в условиях не прекращающегося потока эмигрантов, которые сохраняют свои религиозные верования и категорически отказываются от интеграции, а в то же время ревностно отстаивают свои права в рамках демократической системы?
Современные эмигранты – это то, кем были пролетарии в Европе до Маркса. А чего хотят современные европейцы – чтобы турки или африканцы по утрам убирали их дома, готовили завтрак, смотрели за детьми, а потом садились на самолет и улетали обратно в родные страны? При сегодняшних коммуникациях это не невозможно, но стоит дорого. Нельзя допускать нечто такое, от чего ты зависишь, и не учитывать опасности, что однажды эта зависимость станет слишком большой. Все эти люди, которые призжают, рождают детей, становятся оседлыми. Они меняют страны, в которых живут. Двое этнических турок являются игроками сборной футбольной команды Германии.
Может, из-за этого команда Германии потерпела поражение на первенстве Европы, если Вы обратили внимание, эти футболисты не пели, когда исполнялся гимн страны.
Европейцев в качестве культурного типажа не будет никогда. Если иметь в виду выравнивание законов, паспортов, валют, экономических систем, то это произойдет, но всегда этно-национальные различия будут доминировать, и это хорошо. Когда образовалась Италия, возник один банальный вопрос: мы создали Италию, а где же итальянцы? Итальянцев все еще нет, несмотря на прошедшее множество лет и на пропаганду RAI 1 и RAI 2. До сегодняшнего дня продолжают существовать огромные языковые и культурные различия между сицилианцами, миланцами и римлянами. Я не верю в такую унифицированную Европу. Стать одинаковыми - все равно что играть Вивальди односезонно. Это же так очевидно, хотя многие фарисеи бюрократы твердят о «единстве в различии», - это самоцельная декларация, в которой одно слово поедает другое. Как и в понятии «общая безопасность». Такого не может быть вообще. Такая безопасность означает во-первых наличие угрозы и предполагает небезопасность соседей. Как историки, мы знаем, что подобное может существовать лишь при нашествии космических захватчиков.
Да, вероятнее всего новым образом врага после терроризма станут «зеленые человечки».
В одной из передач Евгений Дайнов поведал о том, что когда у него сломалась какая-то часть гитары, он купил ее в Лондоне гораздо дешевле.По его мнению, это доказательство, что мы европейцы. Для меня это отнюдь не признак Европы, не европейского духа и принадлежности. Любой румынский чокой мог посещать Париж, когда захочет, но румын в ХІХ веке никто не считал европейцами. Само выражение «еду в Европу» звучит довольно смешно. Так же, как если бы мексиканец говорил: «я еду в Америку», при условии, что сам он живет в Америке. Но невзирая на это стоит стремиться к такой общности как Европейский союз, общности, которая явно имеет позитивы и создает для людей множество новых возможностей.
Существует несколько точек зрения на недавно созданный Европейский союз. Одна состоит в том, что это – реинкарнация СССР, а другая утверждает, что речь идет об очередной постмодерной конфедерации в облике Европейского союза. Какова Ваша позиция?
Есть некий почти мистический код в идее России распространяться за пределы европейского континента. Уже сам тот факт, что Москва и Петербург претендовали занять место Третьего Рима, означает поиск проникновения. Нет такого христианского центра, в котором не пульсировала бы жажда влияния. Это религиозная альтернатива идеи Киплинга о «бремени белого человека». Россия, подобно Османской империи двухвековой давности, развивалась, как маятник. Она занимала небольшую часть европейской территории, но обращалась и в сторону Азии. Западные силы даже поощряли русских на экспансию в Среднюю Азию, лишь бы только они убрались подальше от Проливов. Россия возвратилась в Европу в ХІХ веке ради начала своего азиатского расширения, начатого еще при Иване Грозном. Эти события нередко измеряют разными аршинами. Мы не можем сказать, что Англия имела право владеть Индией и Бирмой, а России нет места в Сибири. Здесь стоит вопрос об одном: когда заходит речь об имперских интересах России, им всегда дается негативная оценка. Это порождает недоверие Москвы к Европе, и она ищет простор для себя вне европейского континента. Когда Россия начинала европеизироваться и модернизироваться, Великие силы постоянно „сервировали” ей войну. Наполеон напал на Россию, когда в ней в значительной степени получили распространение западные идеи. Из „Войны и мира” Льва Толстого мы узнаем о той Отечественной войне, что добрая половина русской армии говорила по-французски. Говоря об имперских интересах, желательно припомнить, что произошло с русским влиянием всего через 10 лет после Освобождения Болгарии, и что случилось с Кубой после того как США освободили ее без единого выстрела. Куба стала протекторатом. Нельзя смотреть на события так односторонне. Стремление к проникновению характерно для любого значительного политического и культурного центра. А Россия не выиграла ничего.
Как Вы объясняете „фильство” и „фобство” в Болгарии по отношению к России, традиционно выплескиваемое в день нашего национального праздника? До каких пор, по Вашему мнению, будет продолжаться этот процесс?
Я объясняю это комплексацией. Нам стыдно, что нас освободили русские. Мы помним, какой гнусный елейный сироп раньше лился рекой в адрес нашей освободительницы. А теперь мы перешли в другую крайность. Будь я русским, я не относился бы к болгарам с уважением. Есть неопровержимый факт: русские пришли, сделали то, что им позволила Европа, погрузились на баржи и возвратились в Россию. Если бы имелась программа относительно „Задунайской губернии”, то разве смогла бы Болгария в 1881 году, когда половину постов в нашей стране занимали русские офицеры, отказать в принятии проекта Гинзбурга и Полякова о превращении БНБ в акционерный банк с их капиталами? Да, русские дипломаты вели себя в этот период крайне нетактично и сами спровоцировали разрыв с нашим государством. В этом отношении у меня есть и другой аргумент. Когда Наполеон захватил Италию, он приказал местному населению кормить его армию. Русские у нас платили за все, что им приходилось использовать. Даже с тех пор в болгарский язык вошло слово „продовольствие”. В Болгарии русофобство возникло на той базе, что Россия – наша тетя, которая дала нам не столько, сколько мы хотели. Оно является обратной стороной русофильства. С другой стороны, это комплекс по поводу того, что сами мы сделали очень мало в нашей собственной современной истории. В конце концов греки семь лет боролись за свою независимость, сербы были первыми, кто поднял восстание. И все же как одни, так и другие освободились с помощью России, но они имеют чувство собственного достоинства.
Какой исторический период Вам ближе всего, и хотели бы Вы его заменить современной Болгарией?
Об этом я говорил много раз – это период Первой балканской войны. Тогда был налицо поистине всенародный порыв. Даже неграмотные молодые болгарские солдатики отправлялись драться в земли за Рилой и Пирином, потому что знали: люди там говорят на их языке. Они ничего не смыслили в дипломатии и в Восточном вопросе. Это было время, когда матери провожали своих сыновей с песнями. Потом все рухнуло из-за нашей мании величия. По мне, самым веским доказательством того, что македонцы – те же болгары, их грандомания. Все завоеванное тогда было профукано за один год. Болгариа единственная балканская страна, которую на Парижской мирной конференции объявили побежденной, и такое в ХХ столетии с нами случалось трижды.
Какое пространство предоставляет Вам большую свободу – 23 аудитория Исторического факультета или пленарный зал Народного собрания?
Разумеется, мне все еще снится 23 аудитория. Снятся еще глаза моих студентов, но наступают такие времена. Человек не должен правращаться в брюзгу, который не устает говорить только о том, как хорошо было раньше. Есть и еще нечто: мое поколение враждовало между собой, но каждый кабинет выдвигал по крайней мере две личности. Теперь же у нас завелись прожектеры. Настоящим профессор становится тогда, когда о нем начинают сочинять разные истории. Я не хотел бы говорить сейчас, какими мы были когда-то. Мы враждовали, но каждый был на своем месте, был личностью.
