18. ВЗГЛЯДЫ МУСТАФЫ ЧОКАЯ НА “БОЛЬШОЙ ТЕРРОР” В СССР И ИСТОЧНИКИ. АРАЙЛЫМ МУСАГАЛИЕВА

Арайлым Мусагалиева,

профессор, доктор исторических наук,

Евразийский национальный университет им. Льва  Гумилева,

Астана, Казахстан

ВЗГЛЯДЫ МУСТАФЫ ЧОКАЯ НА “БОЛЬШОЙ ТЕРРОР”

В СССР И ИСТОЧНИКИ

Musagalieva Araylym VIA EVRASIA, 2012, 1 .pdf

         Политические репрессии как факт советской истории не теряют актуальности с течением времени и продолжают обрастать новыми, неизвестными ранее деталями, позволяющими уточнить их место в истории народов Советского Союза.

         Для современной казахстанской науки восполнение лакун, обусловленных возможностью опубликования ранее неизвестных материалов о советском периоде отечественной истории, открывает также особое значение Мустафы Чокая, открыто выступившего против сталинской политики, эмигрировавшего в 1918 году во Францию и прожившего там почти двадцать лет.

Следует отметить, что противостояние Советской власти и анализ природы репрессий занимали умы многих политических эмигрантов первой волны, но наиболее полное воссоздание картины репрессий в советском Казахстане и обоснование необходимости национально-освободительного движения, направленного против власти, продолжившей, по существу, традиции колониальной политики царской России, представляют труды Мустафы Чокая, посвященные вопросам социально-общественного развития страны.

         В настоящей статье систематизированы взгляды Чокая на историю Казахстана в составе СССР, вводятся в научный оборот малоизвестные работы общественного и политического деятеля, а также предпринята попытка обосновать роль его трудов как главного источника в пересмотре многих сложившихся оценок национальной истории. Актуальность поднимаемой нами темы обусловлена тем, что труды Мустафы Чокая не становились до сегодняшнего дня в отечественной науке предметом специального рассмотрения в аспекте исторического источника и применения источниковедческого анализа.

         Известно, что среди эмигрировавшей национальной, в том числе казахской интеллигенции, Чокай – единственный, кто продолжил за границей деятельность в области национально-освободительного движения против большевиков. Его наследие 1920−1940-х годов, содержащее не только богатый материал по фактам притеснения большевиков в Туркестане, в том числе – Казахстане, но и теоретические рассуждения, допускают обоснованность оценки деятельности Советской власти по отношению к Казахстану как колониальной политики.

         Располагая материалами периода политических репрессий, политический деятель уделил особое внимание исследованию “большого террора”. Труды Чокая “1937 год”, “Это национальная контрреволюция?”, или “Это национальная революция?”, “Что говорят враги о нашей деятельности?”, “Ложь советской статистики”, “Санжар Аспандияр” позволяют обозначить широкий круг проблем. Ему же принадлежат статьи о политических репрессиях против представителей казахской интеллигенции. В целом, статьи Чокая о репрессиях в Казахстане носят разоблачительный характер. А в трудах М. Чокая “Отрывки воспоминаний о 1917 годе”, “Туркестан под властью Советов” раскрыты тяжелые последствия “красного террора” большевиков и реформ в аграрной области.

         Исследователь общественно-политической деятельности интеллигенции, состоявшей в партии Алаш, академик К. Нурпеисов пишет: “Мысли и рассуждения об общественно-политической истории России начала ХХ века, в том числе о восстаниях в национальных округах империи, национально-освободительных движениях и политических партиях, как Алаш и Алашорда, их деятельности и руководителях, широко встречаются в трудах соотечественников, так же, как об отдельных российских, азиатских, казахстанских, кавказских общественных деятелей, уехавших в эмиграцию из-за несогласия с политикой руководства власти и действовавших там”^[1]. Заметим, что против оставшейся в Казахстане национальной интеллигенции Советская власть применяла карательные меры за социально-политические воззрения, нашедшие отражение в их трудах. Это великая трагедия нашего народа.

         Массовым преследованиям подверглись представители Алаш, поддерживавшие связь с М. Чокаем. Против них и родственников Чокая, оставшихся не только на Родине, на рубеже 20−30-х годов в Казахстане и Узбекистане была развернута кампания под названием “связи с М. Чокаем”. В январе 1931 года, 17 августа 1932 года в инструкциях, данных начальнику особого подразделения ПП ОГПУ, было поручено выяснить контакты М. Чокая с казахской интеллигенцией не только в городах Ташкент, Кзыл-Орда и Алма-Ата, но и с родственниками и друзьями: Есеновым Жорабеком; Култасовым Фазылбеком, работавшим в 1918−1920-е годы Т. Рыскуловым и С. Кожановым. Из-за связей с Чокаем были арестованы и стали жертвами 30-х годов близкие родственники, в том числе младший брат Чокая − Нуртаза^[2].

         Основная борьба против Чокая получила развитие в трудах большевиков после 30-х годов. Частью этой кампании, направленной против движения Алаш в лице Чокая Мустафы, были покаянные письма Алимхана Ермекова и известного казахского писателя Мухтара Ауезова об участии в деятельности партии и отречении от прежних взглядов на имя ПП ОГПУ по Казахстану. Среди других подобного рода заявлений отличие последних двух заключается в том, что они были использованы как признание ошибок всего движения.

         4 мая 1932 года копии этих документов были направлены Ф. Голощекину в Казахский Краевой Комитет ВКП (б) и Совет Народного Комиссариата Казахской АССР О. Исаеву. 10 июня 1932 года в газетах “Социальный Казахстан” и “Казахстанская правда” вышли комментарии: “Видные в прошлом руководители Алаш-Орды признали ошибочной прежнюю деятельность и разоблачают контрреволюционную сущность алашординцев”^[3]. Между тем сохранившиеся в государственных фондах с грифом “секретно” архивные документы, получившие освещение в периодической печати документы, включенные в собрание документальных материалов “Движение Алаш”: опубликование архивного варианта и напечатанного в газетах заявлений двух видных общественных деятелей^[4] объясняют причины трансформации фактов. Сопоставление двух документов позволяет судить о достоверности источников, воспроизводящих факты советской истории.

         В данном случае мы видим типичный в большевистской практике случай злоупотребления властью. В качестве доказательства можно привести случай с заседанием суда над патриархом Тихоном в Москве, в России в 1922−1923 годы.

         Рассматриваемый случай с двумя писателями показывает направленность борьбы Советской власти против Мустафы Чокая, дискредитацию его в глазах западной общественности. В материале, данном под названием “От редакции”, после высокой оценки достижений в Казахстане под руководством Советской власти дается следующая характеристика: “Заявления Ермекова и Ауезова показывают их преданность пролетарской революции и “честное служение революции” (Ауезов) и всем трудящимся Казахстана”, их полную безоружность и готовность искупить тяжелые преступления, аргументируют ошибочность и гнилость контрреволюционных утверждений разных Чокаевых, националистов и интервенционалистов о невозможности превращения Казахстана из прежней царской колонии в социалистическую республику и их застое^[5]. Главное отличие текста, данного в периодической печати, − обилие похвальных слов в адрес большевиков, преобладание покаяния, акцент на признании ошибок.

         Опубликовав факты контрреволюционной связи алашординцев с З. Валиди, существования “тайного общества”, власть в лице Казахского Краевого Комитета представляла народу, иностранным государствам признания видных представителей движения Алаш как истинное положение дел, искреннее раскаяние. Поэтому в заявлении Ермекова изменился ряд формулировок, а в заявлении Ауезова акцент был сделан на литературной борьбе писателя с алашординцами.

         На наш взгляд, выбор именно этих двух представителей казахской интеллигенции не был случайным. Учитывая молодой возраст и принадлежность к творческой интеллигенции, власть понимала, что они не пойдут на открытое противостояние.

         В ответ на заявления двух деятелей культуры Мустафа Чокай опубликовал в 34 номере журнала “Яш (Молодой) Туркестан”статью на тему “Покаяние алашординцев”. Чокай понимал, что письма Ермекова и Ауезова были подготовлены по специальному поручению, под давлением, но он не знал о том, что в заявления общественных деятелей были внесены изменения. В статье автор вспоминает о том, как заставили написать покаянные письма и признать ошибки большевиков Н. Бухарина и К. Радека. Чокай остановился на признании Ермековым вины в земельной политике и показал, что в принятых органами Советской власти постановлениях не было его, Ермекова, вины.

         В статье автор делится разочарованием в Колчаке; сочувствует Ермекову, сомневается, будет ли оправдана его надежда по отношению к большевикам, и предсказывает ему возможность стать жертвой репрессии. Знающий о давлении, под которым были написаны покаянные заявления Ермекова и Ауезова, Чокай дает такую оценку событию: “Письмо Мухтара и Галымхана большевикам, словно “желание, выпрошенное у неба, но доставшееся от земли...”. Считающийся главным агентом Москвы Кахияни придает этому письму роль верного орудия против “Молодого Туркестана”. “Социальный Казахстан” опубликованием этого письма считает, что “оборвались надежды Мустафы Чокая”.

         После того, как прошел месяц после этого события, член бюро Комитета Центральной Азии Кахияни в словах, сказанных на 4-м пленуме Комитета партии г. Алма-Аты, торжествует: “Как было бы интересно, если бы письма Мухтара и Галымхана прочитали басмачи и провозглашающий себя борцом за народ, главный редактор “Молодого Туркестана” Мустафа Чокай? Пусть Мустафа Чокай знает, что прежние вожди сознательно перешли на сторону Советской власти”^[6].

         М. Чокай выразил сожаление по факту писем Ауезова и Ермекова и показал, что те не были вождями Алаш-Орды. Это и в действительности было так. Здесь важно помнить, что Чокай не знал об изменениях, внесенных в текст писем Ауезова и Ермекова. Он так завершил статью: “Наши национальные идеалы – свобода и независимый национальный Туркестан – мечты осуществятся, независимо от слабости отдельных людей и террора диктатуры Москвы”.

         Современные российские и зарубежные историки связывают сталинские репрессии с убийством С.М. Кирова в 1934 году, последовавшей чисткой в рядах ВКП (б), работой судов в 1934−1938 годах. Между тем М. Чокай обосновал начало “нового террора”, пребывая в эмиграции, еще в 1934 году в 61 номере журнала “Яш (Молодой) Туркестан” в статье “В связи с убийством большевика Сергея Кирова”: “Убийство Кирова подняло “истончавший” в последнее время кровавый список на новую высоту ярости, открыло дорогу возрождению террора”^[7]. Советская власть во времена “большого террора” заклеймила своих противников, инакомыслящих, воспринимающих жизнь с позиций человеческих ценностей, а также выступивших против тоталитарной системы как “вредителей”, “предателей”, “врагов народа”.

         По существу, с убийством Кирова сформировались законные основы сталинского террора. То, что все это планировалось заранее, подтверждают документы. Или же для реализации ранее принятых законов понадобился серьезный политический повод.

         В тот же день, 1 декабря 1934 года было принято Постановление Президиума ЦИК СССР, открывшее дорогу осуществлению репрессий, − “О порядке проведения дел о подготовке или проведения террористических актов”^[8]. Анализ содержания постановления позволяет судить, что это было время, когда советский террор достиг пика. В эти дни СНК и ЦИК было принято Постановление “О внесении дополнений в уголовно-процессуальный Кодекс союзных республик”^[9]. В нем в связи с упомянутой выше проблемой в Уголовный Кодекс были внесены следующие изменения: завершать следствие в десятидневный срок, представлять подачу обвинительных заключений в суд за один день до заседания, проводить слушания дел без участия обвинителя и защитника, отказать в принятии апелляций об обжаловании решений суда и прошений о помиловании, осуществлять высшую меру наказания в кратчайшие сроки. Н.С. Хрущев в выступлении на ХХ съезде КПСС отметил, что это Постановление осуществлялось без решения Политбюро по личной рекомендации И. Сталина^[10]. Еще одно свидетельство придания юридической силы террору – это создание и организация в республике, областях и сельской местности так наз. “троек” согласно Приказу НКВД от 25 мая 1935 года № 00192.

         Следственные дела тридцатых годов по политическим мотивам − знаменитой статье Уголовного Кодекса 58−10, имеют многотомную историю. Это протоколы допросов, ордеры на аресты, обыски жилья, заявления, “признания” вины обвиняемыми, решения, материалы решений по расстрелу. Известным общественным деятелям на подозреваемых по упомянутому выше приказу НКВД людей, на основе донесений граждан и секретных сотрудников вручались так наз. “контрольные дела”^[11]. Таким образом, потребность в судах в СССР была обусловлена необходимостью – обоснованием существования контрреволюционных организаций. Все материалы карательных органов были направлены на выполнение этой задачи.

         Проведению “большого террора” предшествовала большая подготовительная работа большевиков. В соответствии с выверенной тактикой большевики должны были начать с казахской интеллигенции. В периодических изданиях 1935 года стали публиковать статьи о алашординцах, так же о положении в Казахстане в первые  годы Советской власти^[12]. Об этом писал Мустафа Чокай в статье, вышедшей в том же году под названием “Положение в Родине”.

         Он дал следующую характеристику “большому террору”: “В Туркестане идет кровавый террор. В Союзе, в том числе Туркестане, советские газеты полны материалов об исключенных из партии, заключенных в тюрьмы, переселенцев, приговоренных к расстрелам. Если посмотреть на решения судов, материалы рассмотрения, первое, что бросается в глаза: обвиняемые осуждены не за их вину, а за то, что их давно ушедшие из жизни предки были баями, торговцами, образованными, вершили судьбы в свое время, либо за учебу обвиняемых в старом медресе, либо в силу сходных обстоятельств”^[13].

         Живя за границей, Мустафа Чокай думал прежде всего об истории и судьбе движения Алаш. 13 апреля 1935 года в органе ВКП (б) – газете “Правда” − вышла статья П. Рысакова “Алашординская контрабанда”. Автор статьи упоминает книгу С. Брайнина и Ш. Шафиро “Очерки по истории Алаш-Орды”. Несмотря на обличительный пафос книги, Рысаков обращает внимание на возможность ее прочтения как контрреволюционной пропаганды восстания. Особое внимание П. Рысаков уделил документам, опубликованным во второй части книги. Там увидели свет слова лидеров Алаш-Орды, программа партии Алаш, воззвания и решения съездов партии. Рысаков выразил подозрение, касающееся возможности поддержки среди читателей главных “контрреволюционных” аргументов^[14].

         Вслед за этим 14 апреля в газете “Историк-марксист” появилась статья об обсуждении книги в Институте истории Коммунистической Академии, признании ее вредного влияния и осуждения редактора книги – Н. Ванага. После этого 16 апреля вышло решение Краевого Комитета ВКП (б) о книге “Очерки по истории Алаш-Орды”. В решении отмечена правота мнения, опубликованного в “Правде”. Было принято заключение о том, что опубликование документов – это “внедрение контрреволюционной алашординской национальной идеологии”, распространение книги приостановили^[15]. А 8 мая решением вновь ВКП (б) была изъята из оборота книга А. Мартыненко “Алаш-Орда”.

         Все эти факты были в поле зрения Мустафы Чокая. В статье “Отпор клеветникам и лжецам” он делает предметом рассмотрения гонения большевиков на книгу С. Брайнина и Ш. Шафиро “Очерки по истории Алаш-Орды”. Причину травли он объясняет объективными факторами: “Потому что программа партии Алаш, решения конференций Алаш, декларации руководителей Алаш-Орды опровергают сказки большевиков о роли Алаш-Орды как агента царского режима, врага казахского народа”^[16].

         Он дает характеристику партии Алаш: “Партия Алаш – самая радикальная среди подвластных России тюрков. Некоторые положения программы Алаш (например, положение о законе трудящихся) очень схожи с программами социал-демократов. А положение программы о просвещении народа и положения, касающиеся земельного вопроса, большевистской власти – в основных положениях – прямо противоположны. Потому что тогда надо ставить ограничения излишкам русских переселенцев и произволу”. Вот по этой причине московская “Правда” выступает против опубликования программы Алаш^[17]. Так Мустафа Чокай выявил подлинную цель большевиков.

      В действительности, позднее, в конце ХХ века, с обретением Казахстаном независимости в отечественной истории под влиянием новых взглядов на историю Алаш-Орды документальные материалы названных работ стали главным источником исследований. Поскольку в упомянутые годы архивные материалы все еще сохраняли гриф секретности, ощущался дефицит информации. Опубликованные в упомянутых книгах документы, безусловно, являются наиболее бесспорным аргументом при подтверждении фактов насильственной политики большевиков в сельской местности, отражении борьбы Алаш за свои идеи на пути к независимости. Потому рассматриваемые в настоящей статье взгляды Мустафы Чокая пережили время и сохраняют свою остроту.

         В 30-е годы М. Чокай знал об усилении в Казахстане политического террора. Так, 25 декабря 1935 года в письме, адресованном Мансуру, он писал: “Молодые туркестанцы, окончившие советские школы, томятся либо в тюрьмах, либо в ссылках. Это – осознавшие “национальное положение” и “национальную роль” и от этого понимания стремившиеся повернуть народ на национальный путь развития”^[18].

         На выработку нашей концепции оказала влияние такая методологическая установка – сопоставлять архивный материал с опубликованными на страницах журнала “Яш (Молодой) Туркестан” статьями М. Чокая.

         О начале массовых репрессий М. Чокай писал в конце 1936 года: “В Советском Союзе идет массовая кампания по чистке. Много лет состоявшие в партии большинство немолодых коммунистов во время кампании проверки документов и замены не смогли пройти эту процедуру. Московская “Правда” писала: “даже в условиях хорошо проведенной работы по проверке и замене документов нельзя отрицать, что нет скрытых врагов”^[19].

         На самом деле, в названные годы, если верить справкам руководящих партийных органов Казахского Краевого Комитета ВКП (б), из партии были исключены 2 212 человека, среди них: сотрудников сельских, областных, городских комитетов – 177; торговли и хозяйства – 317; аппарата районных судебно-следственных органов – 102; районных исполнительных комитетов – 219; ответственных работников транспорта и специалистов – 109; специалистов производства и промышленности и ответственных хозяйственных работников – 176; директоров совхозов и МТС – 102; председателей колхозов – 629; председателей аульных советов – 249; сотрудников высших учебных заведений и научных организаций – 32. Из них  были признаны виновными: 12 – заподозренными в шпионаже и тайными агентами, 68 – принадлежащими троцкистско-зиновьевскому блоку, 322 – к белой гвардии и Алаш, 483 – баям и кулакам, 879 – выросшими в среде вражеских элементов^[20].

         В период 19−24 августа 1936 года при Военной Коллегии Верховного Суда СССР состоялось открытое заседание суда над троцкистами и зиновьевцами. По заключению суда 16 человек были приговорены к расстрелу, среди них Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, С.В. Мрачковский, И.И. Рейнгольд и другие. Им вменили в вину антисоветскую, вредительскую, шпионскую и террористическую деятельность, в том числе подготовку и организацию убийства С.М. Кирова и террористических актов против руководства партии. Перед заседанием суда всем органам партии ВКП (б) по всем республикам было разослано письмо “О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока”^[21].

         Безусловно, руководство партии Казахстана так же, как и в других республиках, было обязано принять связанные с данным письмом меры. Мы можем определить роль данного письма как документа, служившего директивой и определявшего направление проведения “большого террора” в республике. В результате влияния данного письма только в период до 1 ноября из партии были исключены 43 человека. В первую очередь в  поле зрения попали алашординцы и видные деятели − казахские “националисты”. Упомянутое решение суда стало для сотрудников партийно-советских органов Казахстана так же, как и других республик, руководством к карательной политической репрессии.

         Мустафа Чокай придавал особое значение обвинению в Казахстане национальной интеллигенции как “контрреволюционных агентов”. Конечно, он не может скрыть чувства потрясения от того, что гонениям подверглись честно служившие Советской власти. М. Чокай прямо говорит о том, что вмененная большевиками казахским деятелям вина заключается в их стремлении освободить свою Родину от гнета России и достичь национальной независимости. В период колонизации Советской власти этот процесс усилился.

         В “Казахстанской правде” в статье Илияса Кабулова темой обсуждения стала деятельность Султанбека Кожанова, Смагула Садуакасова, Сейткали Мендешева. Автор статьи обосновывает мнение об отсутствии основ для контрреволюции, показывает также связь с “чокаевщиной” и отсутствие аргументов. Здесь дается и пояснения “чокаевщины”: “Чокаевщина принадлежит прошлому, временам Кокандской автономии и Алаш-Орды.  Если говорить о чокаевщине сегодня, то она ставит целью оторвать Туркестан навсегда от России. По этой причине движение чокаевщины сегодня – это непримиримая борьба против диктатуры российского пролетариата, империализма советской России, против всех видов русского господства, русского единства, русского руководства. Подлинная национально-освободительная борьба сегодня – это сделать свою Отчизну свободной, сбросив господство империализма чуждых народов”^[22].

      Остановимся на особенностях документов периода “большого террора”. В этот период противодействия народа государственной политике не было, напротив, навесив ярлык “врага” мирным людям, большевики открыли непрекращавшуюся против него борьбу. Основные решения принимались властью органов партии, и во многом надуманные, создававшиеся бездоказательно документы, вместившие немыслимые обвинения, показывают истинное лицо политических репрессий 1937−1938 годов.

         Доказательством могут служить также написанные гражданами заявления и жалобы. Можно констатировать различия между решениями судов, зафиксированными в документах конца 20-х годов, и материалами гонений начала 1930-х годов. Так выявляется возможность интерпретации протоколов допросов первоначального следствия как исторического источника.

         Историки сейчас широко пользуются протоколами допросов 20 – х годов для реконструкции общественно-политической деятельности казахской интеллигенции начала ХХ века. Протоколы допросов более позднего периода показывают, что сотрудники органов, работая в рамках приказа НКВД, пользовались различными средствами воздействия на обвиняемых, проводили предварительные мероприятия в целях демонстрации силы, заставляли насильно подписывать документы. Документы являют и факты унижения национального достоинства. Если первое время следователями принимались ответы на родном языке, написанные собственной рукой, то в период “большого террора” протоколы писались по одному шаблону и рекомендовались осужденному для согласия. Потому некоторые обвиняемые и не понимали предмета осуждения.

         Если большевики ранее в обвинительных заключениях клеймили связь с прошедшими историческими событиями, то во времена “большого террора”, используя те же формулировки, создавали теперь искусственные обвинения. Обвинения и разоблачения “врагов народа” влияли на карательные меры. Об этом оппонент Советской власти пишет: “Сегодня наиболее распространенные слова, которые большевики используют для характеристики врагов: “кровожадные троцкистские элементы”, “фашисты”, “рабы империализма” и др. Эти слова не единственные: окантовывают их такими грязными словами: “негодяи”, “злодеи”, “собаки”^[23]. Конечно, Мустафа Чокай не знал о применении силы большевиками, поскольку об этом не писали. Но видный деятель посредством таких слов определил суть мысли большевиков.

         Источником, подтверждающим применение насилия большевиками, являются составленные ими же документы. Когда в 1939 году начала вновь ощущаться волна политических репрессий, руководители органов местной партии стали предъявлять обвинения исполнителям приказа НКВД о применении мер физического воздействия к заключенным. 10 января 1939 года Сталин направил зашифрованное сообщение председателям правлений НКВД, Народным комиссарам внутренних дел, центральным комитетам национальных коммунистических партий, краевым комитетам, секретарям областных комитетов.

         В сообщении сказано: “С 1937 года по разрешению Центрального Комитета ВКП (б) на практике НКВД допускались мер физического воздействия… Известно, что в деятельности всех буржуазных разведок применялось физическое воздействие к социалистическому пролетариату. Почему социалистическая разведка должна быть гуманной по отношению к буржуазным агентам, врагам рабочих и колхозников? Центральный Комитетом ВКП (б) физическое воздействие оправдано и в будущем, оправдано по отношению к невооруженным врагам народа, необходимо и обязательно”^[24].

         Анализ следственных дел в указанный период как исторического источника представляет определенную сложность. Об этом пишет известный исследователь истории политических репрессий в России А. Литвин: “Эти дела по праву приписывают ОГПУ − НКВД. Может быть, это причина невозможности анализа документов как источников. На самом деле, если верить искаженному содержанию документа, если видеть в нем только такую идеологическую борьбу государства против своих граждан, направленной на то, чтобы сделать их счастливыми, то какая необходимость уделять внимание такому документу?”^[25].

         Считается, что во времена “большого террора” политические репрессии достигли пика в 1937 году. Написав об этом в статье “1937 год”: “Еще один год приблизил к пропасти истории. И он, как в прошлом 19 лет, также для нашей Отчизны и судьбы народа принес великую скорбь – и стал годом трагедии”^[26], Мустафа Чокай напомнил о том, что для России это двадцатлетний юбилей Великой Октябрьской социалистической революции. Как заметил, общественный деятель, этот юбилей обозначает для террора большевиков дальнейший роста.

         С начала этого года в областных органах партии стали произноситься слова “контрреволюционные действия”. На состоявшемся 22 января УII Пленуме Казахского Краевого Комитета ВКП (б) это явление стало объектом разоблачения в решениях^[27]. В заключении Пленума были освещены результаты проверок на всей территории страны. Например, Кзыл-Ординским, Шаянским, Уральским, Ординским, Бескарагайским районами партии при проведении обмена партийных документов и проверки были выявлены “контрреволюционные национальные элементы”, а в Северном Казахстане, Восточном Казахстане, Актюбинской области – отсутствие политико-воспитательной работы.

         В качестве решения обозначенных проблем Пленум поставил перед организациями множество задач. Среди них: агитация Конституции, принятой при Сталине; проведение работы в школах, борьба с казахскими “националистами”, усиление комсомола и др. Именно в тот день Карагандинский городской комитет ВКП (б) на заседании бюро вынесло решение об имевших место на Карагандинской ГРЭС группах контрреволюционеров-националистов.

         Политические репрессии в Казахстане проводились по указаниям Центра. Вслед за каждым заседанием московского суда руководство нашей страны вело аналогичную работу. Приведем один  из примеров. 23−30 января 1937 года в Москве состоялось открытое заседание суда, связанное с работой Центра, “параллельная антисоветчина”. На суде рассматривалась деятельность Ю.Л. Пятакова, Г.Я. Сокольникова, К.Д. Радека и еще 17 человек. Было пояснено, что целью Центра было: свержение Советской власти в СССР, возрождение капитализма, шпионаж в пользу германской и японской разведок, покушение на руководство партии и государства^[28]. Как и в случае с этим судом, в Казахстане усилились гонения. 4 февраля Казахский Краевом Комитете ВКП (б) принял решение “О разъяснении заключении антисоветского троцкистского центрального процесса”^[29]. Это решение было обсуждение во всех областях и районах Казахстана. Наряду с этим не прекратилась работа по поиску и выявлению “врагов народа”.

         М. Чокай обосновал в своих статьях ошибочность обвинений. Он разъясняет, что национальная борьба не может развиваться сама по себе и не имеет никакого отношения к продолжению гонений, что большевистские идеологи стремятся специально ввести в заблуждение читателей на примере собственноручно составленных дешевых материалов^[30].

         После этого в Казахстане стали говорить о создании организации, деятельность которого направлена всецело против Советской власти. Стали говорить о террористическо-повстанческом и шпионско-диверсионном направлениях организации. Стали приводить аргументы и обвинения в том, что работавшие во власти Т. Рыскулов, Н. Нурмаков, С. Кожанов, У. Кулимбетов, взяв на себя руководство, создали по всему Казахстану, в областях и районах целую систему и поддерживали связи в Центре с Троцким, Зиновьевым. Также утверждали, что у них была прямая связь с эмигрантами (М. Чокаем, Р. Марсековым), и это обвинение в “контрреволюционном национализме” связывают постепенно с троцкизмом. Об этом было сказано так: “В Казахстане троцкистско-фашистские негодяи тесно связаны с контрреволюционерами-националистами алашординцами”^[31].

         Здесь было названо имя находящего в эмиграции Чокая; что он стремится к отъединению Казахстана от Советского Союза с тем, чтобы вовлечь его под власть японского империализма. На этот выпад Чокай ответил следующим образом: “Действительно, мы хотим отделить Туркестан от Советского Союза. Но сказанное в связи с этим: “Целиться в то, чтобы подчинить Туркестан Японскому Манчжурскому Гоминдану”, − сплошная ложь. По-нашему, Туркестан в будущем не должен быть в подчинении никакого Манчжурского Гоминдана. Мы навсегда избавились от детского инфантилизма, поверхностной политики”^[32].

         Властью предпринимались попытки оправдать действия НКВД. Например, 9 июня 1937 года Народный комиссар внутренних дел Казахстана Л. Залин в своем выступлении-отчете Казахского Краевого Комитета ВКП (б) и ревизионной комиссии на I-м съезде КП (б) сообщил об обнаружении деятельности в Казахстане японо-германской агентуры^[33]. Это было фактически обоснование в республике курса на политические  репрессии. Л. Залин заметил: “Фашистские банды причинили народную хозяйству Казахстана безмерный вред, если начнется война, то это создаст огромную угрозу”.

         Докладчик обосновал это явление рядом факторов, свидетельствующих об интересе английских и японско-германских интервентов: это граница Казахстана с Китаем, система железнодорожных артерий типа Турксиба, создание производственных и промышленных объектов, заводов. И обращает внимание на то, что все, занятые контрреволюционной деятельностью, оказали влияние на все сферы экономики. Вредительские действия Л. Залин видит в военном шпионаже и диверсионной работе в промышленности, политике, экономике, а террористическую деятельность – в подготовке покушений на руководство  Казахстана.

         Комиссар привел примеры разоблачения нескольких главных организаций: это организация, начавшая работу под руководством начальника строительства Риддера и Ащысая Кельмансона, им подчинялись все производственные объекты; организация на Балхашском плавильном комбинате, ее он связывает с деятельностью Караганды; организация на Турксибской железной дороге; организация, созданная на границе Алма-Аты и Восточного Казахстана.

         Если посмотреть с точки зрения географии, то действиями НКВД был охвачен фактически весь Казахстан. Не ограничив гонения на интеллигенцию центром, партия и власть уличает всех сотрудников, в том числе − рядовых. Слова Залина оправдывают деятельность карательных органов по проведению политических репрессий в Казахстане. Скольких людей стало возможным обвинить “врагами народа” по таким материалам!

         Познакомившийся по газете “Казахстанская правда” с данными фактами, Мустафа Чокай узнал о совсем неизвестных ему, обвиненных властью людях^[34]. В статье “Свирепые наступления большевиков” М.Чокай писал, что большевики называют свои жертвы сначала наемными агентами групп военных войск Англии, Франции, затем показывает, что они после установления дружеских отношений с названными государствами обратили взоры на Японию. Также он пишет о желании большевиков возложить всю ответственность за происходящее в Туркестане против Советской власти на журнал “Яш (Молодой) Туркестан” и его редактора. Чокай обосновывает мысль о том, что национально-освободительное движение народов, находящихся под игом Советской власти, − это борьба против колонизации России.

         Проясняет автор статьи и суть повешенных на алашординцев обвинений в прошлые времена, выявляет искажение исторических фактов. Написав: “Мы при возможности должны заметить, что с незапамятных времен большевики, пока не умрут и сейчас, пока живы, клевещут на наших людей, у которых нет возможности ответить. И возлагают на них всю ответственность”, Чокай выразил сочувствие лидерам Алаш. Свое мнение о Советской власти он выразил следующим образом: “Ни для кого не является тайной, что созданный в Советском Союзе сталинский социализм – это политическая система власти, сформированная для того, чтобы пролить кровь народных масс и грабить их”^[35].

         О. Исаев на I-м съезде КП (б) в тот же день, что Залин, выразил поддержку мнению об организациях, созданных против Советской власти и НКВД, и рассказал об отсутствии связей с пострадавшей от политических репрессий казахской интеллигенцией. Документ подтверждает его веру и честное служение руководству партии, опору на его политику.

         Происходившую в советском Казахстане кампанию М. Чокай охарактеризовал ниже: “…Связанные с убийством Кирова репрессии впереди и продолжаются. В августе 1936 года расправились с прежним Председателем Коминтерна Зиновьевым, заместителем Ленина Каменевым и другими видными большевиками. В декабре 1936 года были расстреляны Пятаков и другие. В целом на языке Советской власти троцкисты также были “вредителями”, “врагами народа и шпионами”, и борьба против них во многих обстоятельствах проводилась путем пролития крови. Если же обратиться к большевикам, то не осталось попавшие под влияние “врагов народа и шпионов” служащие власти и партии. Чистке подверглись все комиссариаты, она дошла даже до ГПУ. Всю жизнь посвятившие делу восстания, самоотверженно трудившиеся на этом пути люди, в конце концов, стали шпионами, вредителями и сами от этого впали в горькое изумление”^[36]. В статье общественного деятеля указано, что, согласно сведениям европейских наблюдателей, в Советском Союзе число обвиненных членов партии достигло 700 000 человек. Наряду с этим он делает вывод: никто не может утверждать, сколько человек расстреливали в один день: пять, десять, двадцать?

         О том, как убивали людей в то время, пишет известный юрист М. Баймаханов: “Только в 1992 году по запросам республиканского историко-просветительского общества “Адилет” было получено из Москвы огромный список расстрелянных. В начале 1938 года в Казахстан приехал член военной Коллегии Верховного суда СССР, диввоен – юрист Горячев. Он побывал в ряде городов республики и на каждом собрании давал распоряжения расстреливать в день в среднем по 40 человек. Распоряжение исполнялось в ту же ночь, а тела убитых быстро закапывались в ямы в селе Жаналык близ города Алма-Ата. Среди закопанных в селе Жаналык, помимо моего отца, О. Жандосова, Г. Тогжанова, И. Джансугурова, Б. Майлина, много других известных в республике деятелей, всего приблизительно 3000 человек”^[37].

         Репрессии по национальному признаку подтверждают идею о существовании “пятой колонны”, приписываемую в прямой связи разным диаспорам^[38]. В этом отношении не остался в стороне и Казахстан в числе других союзных республик. Во времена “большого террора” советское руководство использовало периодическую печать в качестве орудия политической борьбы. В периодических изданиях разоблачаются явления, по которым были приняты решения. Объявленная Сталиным война «пятой колонне» переполошила народ. При помощи печати коммунисты вселили страх в народные массы.

         Повсеместно, по указанию И. Сталина, Центральным Комитетом ВКП (б) исполнение плана по массовым расстрелом началось с решения, принятого 2 июля 1937 года. После него вышел оперативный приказ за подписью Министра внутренних дел М. Ежова № 00447. В соответствии с ним в течение 4 месяцев репрессиям должны было подвергаться 268 950 человек, среди них 75 950 человек были расстреляны^[39].

         30 июля секретарь Казахстанского ЦК ВКП (б) Л.И. Мирзоян подготовил сообщение И.В. Сталину о разоблаченных и арестованных в Казахстане “националистско-фашистских” организациях^[40]. В сообщении показаны результаты работы, проведенной совместно с НКВД: уточнены названные организации; доложено, кто из членов заключен под стражу. В документе перечислены следующие фамилии: Дивеев, Кенжин, Кошенбаев, Жаманмурынов, Султанбеков, Тогжанов, Сарымолдаев, Асылбеков, Нурсеитов, Торегожин, Каратилеуов, Лекеров, Гатаулин, Молдажанов.

         Кроме того, были задержаны 400 человек, работающие в промышленности, на транспорте, в разных областных и районных организациях. В документе говорится, что все участововали в деятельности организаций, которые создали и которыми руководили Т. Рыскулов, С. Кожанов, Н. Нурмаков. Докладывая об этом, Мирзоян указывает на то, что все поддерживали связь с Зиновьевым и Сафаровым; о том, что Н. Нурмаков и Т. Рыскулов – шпионы “японской разведывательной службы”, а материалы о Ж. Садуакасове и С. Сафарбекове находятся еще в стадии проверки.

         В это же время шли гонения на деятелей литературы. 11−13 июля 1937 года состоялось закрытое заседание членов Союза писателей Казахстана. На собрании обсуждались факты неисполнения опубликованных на страницах газет “Социальный Казахстан”, “Казахстанская правда” и “Ленинская смена” в феврале-марте решений прошедшего пленума ВКП (б) некоторыми писателями (С. Сейфуллиным, И. Джансугуровым, С. Мукановым, Г. Тогжановым, М. Ауезовым), а также случаи критики и отсутствия широкого распространения в своей среде критики, изображения в произведениях троцкистских, националистов-агентов^[41].

         По результатам из тиража были изъяты книги: С. Сейфуллина – “Тернистый путь”, С. Муканова – “Заблудившиеся”, “Сын бая”, “Казахская литература ХХ века”, I и IУ тома сочинений Б. Майлина, М. Ауезова – “Караш-Караш”, “В тени прошлого”, Г. Тогжанова - “Абай”, А. Сарсекова – “Сын отца”, “Токзак”^[42]. Деятели казахской культуры были подвергнуты критике. Ясно, что последствием могли стать политические репрессии.

         После этих событий объединившиеся Центральный Комитет ВКП (б) и НКВД проделали много работы. В том же году 1-5 августа Центральный Комитет ККП (б) на пленуме принял решение о совместных приемах работы против названных организаций в Казахстане как “националистско-фашистских и троцкистско-правых элементов”. Из рядов партии были исключены члены Центрального Комитета − Жургенов, Жусипов, Пинталь, кандидат в члены Михайленко, Курманалин, Ескараев. Такое явление получило продолжение и в областях. 15 августа 1937 года на заседании бюро городского Комитета Алма-Аты из партии было исключено с формулировкой “враг народа” достаточно много людей. Среди них Г. Тогжанов, О. Жандосов, И. Молдажанов, К. Куанышев. 21 августа на заседании этой организации^[43]. Ж. Садуакасова обвинили в связи с “контрреволюционными националистическими элементами” и отстранили от обязанностей первого секретаря Алматинского городского комитета, вывели из состава бюро. А 28−29 августа в Южном Казахстане решением четвертого пленума областного исполнительного комитета в качестве “врагов народа” вывели из состава организаций целую группу людей^[44]. Согласно приказам от 11 августа № 00485 и от 20 сентября № 00593 в СССР дела стали рассматривать в НКВД по спискам в составе созданных так наз. “двоек”.

         В том же году 14 сентября вышло Постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР “О внесении изменений в Уголовно-Процессуальный кодекс”. В нем оговаривалось, что статьями 58 (7) (вредительство) Уголовного Кодекса РСФСР и 58 (9) (диверсия) и соответствующими статьями уголовных кодексов союзных республик предусматривалось отклонение кассационных жалоб по совершенным по данным статьям преступлениям. Заключение по обвинению в соответствии с этими двумя статьями необходимо было предоставлять для рассмотрения дела по осужденному в суде за один день до заседания, а высшую меру наказания (расстрел) распоряжение обязывало исполнять в краткие сроки^[45]. Это распоряжение еще более ужесточило законы, по сравнению с прежним.

         Травля казахской творческой интеллигенции, занимавшейся литературой, была связана с работой казахских литературных издательств^[46]. Внимание к некоторым организациям привело к изъятию из оборота трудов многих казахских писателей. Среди авторов Ж. Аймауытов, А. Алибаев, А. Байтурсынов, А. Байдилдин, М. Дулатов. М. Жумабаев, Х. Досмухамедов, Е. Омаров, Г. Тогжанов, Т. Шонанов и другие^[47].

         Заявления, написанные гражданами на имя руководства партии, позволяют нам познакомиться с тем, как во времена “большого террора” попирались права многих людей, с обвинениями их действий и разоблачениями сведений. Большинство обвиняемых указывает на то, что протоколы допросов от их лица составлялись следователями; в заявлениях, а позднее – в воспоминаниях они всесторонне описали меры физического на них воздействия.

         О составлении протоколов допросов следователями и пытках во время следствия писал известный деятель Алаш-Орды А. Ермеков. Вот что он писал в воспоминаниях: “Унижение – даже не месть, если засыпаю внезапно, сколько невиданных в снах разные  преступления приписали мне и арестовали. Не признал ни одно из них. Как я могу признать себя вредителем, шпионом, иностранным агентом, что создал организацию для свержения Советской власти. Боролся, дрался. Коварно не давали спать, не давали согнуть колен, заставляли стоять прямо, опухли суставы ног. Слегка положив на спину, выпрямили мои ноги, стали пинать по живому. Пинают на бегу, как это делают бараны. Я до сих пор не забыл имен этих следователей. Катков, Оспанов, Халимуллин. Назвать это незаконным, местью, злоупотреблением властью недостаточно. Это настоящее зверство. Даже хищник так не поступает с человеком. Потерял сознание. Когда стал приходить в себя, перед глазами замелькало много видений. Говоря по-русски, галлюцинации. Стал терять разум. Стал сходить с ума. Мой младший брат Муслим, младшая сестра Дамеш, сын Магауия, дочь Раукилия, супруга Ракия – все, когда я обессилел, шумели, как громко присевшая на верхушку дерева в дождливый день ворона или сорока, все лица перемешались. “Признайте преступление! Не признаете − умрете. Делайте, что они скажут”, – шумели все. В это время я, оказывается, и поставил подпись на заранее заготовленный следователями протокол”^[48].

         В течение короткого времени “алашцы” и служащие советской партии оказались объединенными в группу “японо-германской” национальной разведки.

         М. Чокай объясняет, почему в Казахстане повсеместно обвиняли в таком шпионаже. Вот что он пишет: “Некто по имени Феликс в статье, написанной им в “Казахстанской правде”, хочет доказать нашу с японскими фашистами связь через контакты Алихана Букейхана с бароном Унгерн фон Штенбергом. Так вот, теперь, в апреле 1937 года, поскольку большевики связали нас с японскими фашистами, через 5-6 месяцев они выдумывают, якобы в начале 1921 года барон Унгерн фон Штенберг написал письмо А. Букейхану (вместе с тем обращаем ваше внимание на то, что барон Унгерн на самом деле связан с Японией). В 1921 году Алихан был в Москве. Алихан никогда не связывал казахов и казахскую землю с действиями барона Унгерна. Если же посмотреть на то, что пишет Феликс: под руководством Алихана и М. Тынышпаева в Кокандской и Алашской автономий, в том числе округах Семиречие и Степной национальные военные под руководством японских офицеров, оказывается, вооружились японским оружием”^[49]. Называя эту новость лживой, М. Чокай разоблачает клевету большевиков.

         Политический террор продолжалось и в 1938 году. Об этом Мустафа Чокай писал: “На пороге 1938 года эта кампания привела к таким результатам: Красная Армия Советской России, авиация и силы морского флота остались без руководителей, партия была обескровлена, дипломаты уничтожены. Неважно, большевики или живущие во власти их тирании люди: они одинаково ради сохранения собственной жизни доносят друг на друга, караулят друг друга, ловят один другого. Отношения народов, нерусских и Советской России по мере развития все более осложняются”^[50].

         В Центре вышли обвинительные заключение в отношении Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоды, Н.Н. Крестинского и других. На эту тему вышла публикация в журнале “Большевик Казахстана”^[51]. В обвинительном приговоре они были названы “правыми троцкистами”, “посягнувшими на целостность СССР”. Среди обвинители есть среднеазиаты Ф. Ходжаев и А. Икрамов. Им навесили ярлык “пособников в развале Узбекистана и Туркменистана”. Мустафа Чокай писал о том, что они будут подвергнуты политической репрессии еще в 1935 году в статье “Положение в Родине”: “Они были определены как ученики прежней “духовной семинарии”, были одобрены без всякого сопротивления байским сыном кожи Файзоллы и учеником медресе Камалом Акрамом, являются жертвами невозможности осуществления лихих планов. Эти люди пострадали только по той причине, что они туркестанцы. У них нет иной вины, кроме той, что они туркестанцы”^[52].

         В процессе проведения политических репрессий как государственной кампании Советская власть не помиловала и руководство. В отчетном докладе, прозвучавшем на II съезде Центрального Комитета ККП (б) 3 июля 1938 года, “Крах капиталистической агентуры и дальнейшее укрепление Советского государства”^[53] доказывались, что работавшие в Казахстане Л. Мирзоян, У. Кулимбетов. О. Исаев, С. Ескараев, Ж. Садуакасов начали создание “контрреволюционной правой троцкистской и буржуазно-националистической” организации, целью которой они ставили, будучи агентами германо-японской разведки, отделить Казахстан от СССР и превратить в колонию японского империализма.

         Говоря о том, что обвиняемые признали вину, в докладе авторы приводят отрывки. Данный факт отражает кульминационный этап в истории “большого террора”. Такая постановка признания вины − один из видов происков власти, все проводилось по единому сценарию. В Казахстане во всех сферах деятельности к сотрудникам применялись в обвинениях одни и те же формулировки: “троцкисты”, “националисты-фашисты”, “чокаевцы”, иногда такая бессмыслица: “шпионаж”, “разделение Казахстана”. Начавшаяся с низов, репрессия втянула в свой молох в итоге высшее руководство страны. Мустафа Чокай так выразил свое отношение к проблеме: “Трудно поверить в то, что люди в руководстве партии и власти во всех нерусских республиках, как обвиняли в этом их Сталин и его окружение, продали советскую Россию, хотели разделить национальные республики и повсеместно вели эту деятельность”^[54].

         Сопереживая тяжелой судьбе казахской интеллигенции, Мустафа Чокай стал писать в 1938−1939 годы статьи. Например, писал о травле Санжара Аспандиярова. Чокай показал, какое место занимает он в отечественной истории, аргументирует, что историк пострадал за то, что “не исказил казахскую историю, не спутал ее с национализмом”. Также Чокай не скрывает своего удивления, связанного с тем, что Аспандиярова назвали его сообщником. Он так поясняет свои чувства: “По методу Сталина, если не считать в таком случае Мустафу Чокая, отделив его особым образом, “врага народа”, то: “Мустафа Чокай приносит в Туркестан традиции царской репрессии», если так не написать (а ташкентские газеты дошли до того, что стали писать такой бред), тогда ты – его союзник, агент, сообщник, агент Японии, даже шпион Японии-Германии!”^[55].

         А об Алихане Букейханове Чокай пишет так: “Одно из главных положений дореволюционной национальной программы – остановить приток в нашу Отчизну русских переселенцев… Алихан всегда говорил нам: “Если хотите быть полезными для нации, необходимо прежде тщательно исследовать земельную политику русской власти в нашей Отчизне, стремитесь учиться ей. Что вам делать, это политика сама покажет”^[56].

         Таким образом, статьи М. Чокая периода “большого террора” можно рассматривать как источник обвинений политики большевиков и разоблачения их деятельности. Его статьи − это ответы на материалы периодических изданий тех лет, которые открыто передавали дыхание общественной жизни и были, без сомнения, одним из средств разоблачения “врагов народа”. Если смотреть на роль печати с этой точки зрения, Мустафа Чокай растолковал и осуществил анализ многих сложных проблем “большого террора”. В его трудах заметна свобода мысли и высокая степень источниковедческого анализа. Видимо поэтому, несмотря на частое опубликование архивных материалов, главные мысли и заключения общественного деятеля по-прежнему сохраняют актуальность и имеют важное значение для современной политической и исторической науки.